Скрепы
Из моих «мемуарных» записей
(Обещала рассказать про бабушку, которая жила на конце города).
Сейчас я вспоминаю, как относились к бабушкам в советское время. Они существовали для того, чтобы делать «всё» по дому, когда все работающие люди уходили на место своей службы.
Естественно, «бабушками» становились женщины совсем не в том возрасте, как сейчас. То есть, совсем молодыми. Появилось в доме дитё – бабушка, сиди дома!
Именно поэтому моя бабушка ушла с работы, как только появился её первый внук. А ведь она была очень хорошим профессионалом. Но приняла переход в статус, в сущности, «домработницы» так, как обычно – вынужденно соглашаясь с тем, что предписывает жизнь. Таким образом, бабушка ушла с работы в 52 года. А была она преподавателем русского языка и литературы.
Сейчас в эти годы у женщин жизнь «только начинается».
Я вспоминаю, что иногда бабушка устраивала «бунт»: вспоминала, что у неё должна быть тоже какая-то «личная жизнь» и ставила моих родителей в известность об этом.
Например, как сейчас помню: как-то бабушка уехала к своей подруге на Эльмаш (это от нас далеко) «с ночевой» и не вернулась к утру, а меня надо было отводить в школу (примерно первый класс). Я очень хорошо помню это утро, когда я посмотрела на часы: вижу, что уже скоро начнутся уроки, а я дома, а мама с папой ушли на работу, а я, как гиперответственный ребёнок, вообще не знаю, что предпринять.
Естественно, с вечера меня никто в известность не поставил, что в семье какое-то лёгкое противостояние, и я запереживала. Папа сказал: ну ничего разок пропустишь. Я про себя подумала: как это, пропустишь? Но возразить не посмела.
Но я уже девочка большая, вышла на улицу, «за ограду», как мы говорили.
Что такое «за ограду»? Мы жили в частном секторе, и у нас было три дома на один «двор». Этот самый «двор» закрывался с помощью «ограды». Там были и ворота для проезда авто, и для входа людей – более узкие. Ворота для авто были вечно закрыты на щеколду, а ворота для людей были оборудованы замком в стиле «Красной шапочки»: «дёрни за верёвочку, дверь и откроется».
Выходить «за ограду» детям дошкольного возраста можно было только по разрешению родителей. То и дело было слышно: «Мам, можно я за ограду выйду?» Почти всегда было «можно», но у мамы срабатывал щелчок в голове: ребёнок ушёл за ограду, надо быть бдительной. И она посматривала в окно, ведущее на улицу.
В летний период, когда дети с утра до вечера были на улице, то есть, за оградой, мамы всего квартала выходили за ворота и кричали: «Дети, домой!»
Дети идти домой не хотели, кто-то выканючивал «ещё десять минут», кто-то просто хныкал, упёршись в мамин подол, кто-то просто молча продолжал пинать мяч. У мам появлялось время поговорить друг с другом. Мы получали плюс полчаса времени.
Итак, я вышла за ограду. Мамы-папы дома нет, что делать? Уроки уже начались. И тут я вижу, что идёт бабушка. Она крайне удивилась, что я дома. Наверное, ход мыслей её был таков: 1) ничего себе, родители, не нашли возможность ребёнка в школу отвести? 2) ничего я своим отъездом им не доказала, только ребёнок пострадал.
Тут бабушка приняла жутчайшее для меня решение: а сходим-ка к зубному врачу. Я в шоке, а бабушка непреклонна. И вот как-то это быстро всё прошло: «садись, ножки на подставочку, открой ротик» и т.д. Для чего бабушке понадобился поход к зубному? А вот для чего. Через некоторое время мы уже входили в мой класс прямо во время урока с извинениями моей бабушки: «Простите, пожалуйста, мы были у зубного врача».
Сейчас я думаю о том, что бабушкины жертвы своей жизнью никем не были оценены, настолько это было принято в обществе. И я о её протестах узнавала только тогда, когда они непосредственно касались моей жизни. Так, я помню, бабушка ездила отдыхать в какие-то «дома отдыха» (я полагаю, она ездила по путёвкам, полагающимся вдовам, и не хотела упустить эти шансы), и во время её отъездов я понимала, что в нашем доме делала бабушка. Потому что это всё ложилось на плечи других членов семьи, доставалось кое-что и мне.
Детский эгоцентризм, как я понимаю, у меня настолько зашкаливал, что вплоть до юношеского возраста я не понимала, что бабушка могла от чего-то страдать, например, от профессиональной нереализованности что ли, от отсутствия свободы (куда пойдёшь с малыми детьми на руках). Только сейчас я понимаю, почему вечно торчала с бабушкой в очередях, ходила к каким-то незнакомым людям, ждала на лавочке, когда бабушка выйдет из дверей, в которые «с ребёнком нельзя», и так далее.
Уже в вузе, когда подруга вышла замуж, на её свадьбе я вдруг осмыслила ту фразу, которую сказала подруга, которая собственно и выходила замуж. Она так представила своего новоиспечённого мужа: «Ещё одно чудовище на хрупкие плечи бабы-Веры».
И тут я внезапно поняла, о чём речь. Но, я бы сказала, слегка поздновато.
Итак, бабушка жила с нами до тех пор, пока мы с братом не стали передвигаться до школы и из школы самостоятельно. И, в конце концов, уехала в свою комнату на Эльмаш. Это был очередной «демарш» бабушки, но уже вполне осуществимый, не нарушавший планов моих родителей на производственные интересы.
И мы стали жить без бабушки. Понятно, что мамина жизнь несколько усложнилась, потому что ей пришлось делать и то, что делала «по дому» она, и то, что делала бабушка. Но теперь уже история мне об этом ничего не расскажет. Но зато у мамы появилась новая забота: бабушку надо было проведывать, так как телефонов ни у нас, ни у неё не было.
И вот по воскресениям, когда мама «включала стирку», она направляла нас с братом к бабушке. Именно проведать. Видимо, что-то отвезти, я опять же в это не вникала. Уж не знаю, какая была связь у них с бабушкой, только бабушка о наших приездах хорошо знала и к ним готовилась. Таких вкусных ватрушек с картофелем я ни до, ни после в жизни не едала.
В отличие от нас, у бабушки была «благоустроенная» квартира, в которой был газ и плита с духовкой. И вот в этой духовке готовилось это лакомство под названием «ватрушки с картофелем». Но путь к ним был неблизким. А именно – целый трамвайный маршрут, который именовался ВИЗ – Эльмаш. Мне казалось, мы ехали целый час.
Мы с братом заходили с задней площадки трамвая, опускали две трёхкопеечных монеты в кассу, прокручивали ленту с билетами и отрывали два билетика, которые брат прятал в карман, чтобы предъявить контролёру. За время пути «от конечной до конечной» обязательно объявлялся контролёр, который произносил дежурную фразу: «Ваши билетики».
Мы с братом заходили с задней площадки не потому, что были правила «заходим с задней площадки, а выходим через переднюю дверь» (так обычно делали, когда проверяли билеты у пассажиров. Контролёр просил водителя открыть только переднюю дверь, чтобы ни один заяц не проскочил).
Но мы садились с задней площадки совсем по другой причине: можно было занять два «сидячих» места и не ждать, что зайдёт какая-нибудь старушка, которой придётся своё место уступить. И вот так, никем не потревоженные, мы доезжали до конечной станции. Мы, конечно, были заняты только окном. Брат знал все модели автомобилей, поэтому мы всецело были увлечены процессом угадывания мной марок автомобилей, благодаря чему я очень сильно разбиралась в них, несмотря на свой малый возраст.
Когда мы высаживались на конечной, тут у меня провал в памяти – совершенно не помню, как мы доходили до бабушкиного дома, помню только её шумные возгласы, что мы пришли, и какое это счастье.
Мы пробирались в бабушкину комнату (она жила с соседями, которых я ни разу не видела), забирались на её кровать и начинали заниматься чем-то своим до тех пор, пока не появлялась бабушка с противнем с ватрушками. Тут мы соскакивали к столу и начинали поглощать лакомство. Происходящее дальше я как-то уже мало помню, что говорит о моём, видимо, не очень большом возрасте.
Но вот что я помню точно, так это экзотику туалета. Если кто-нибудь смотрел старинный спектакль театра кукол С. Образцова «Необыкновенный концерт», побивший все рекорды Гиннесса, то знают, что там использован в качестве музыкального инструмента (пародия на экспериментальные постановки) смывной бачок в туалете, вернее, звуки, которые он издавал. Бачок висел высоко, и, чтобы осуществить «смыв» унитаза, нужно было потянуть за шнурок, висевший сверху вдоль трубы. При этом раздавался ни с чем не сравнимый звук, знакомый каждому советскому человеку.
Так вот у бабушки был такой бачок, который для нас, мелковозрастных жителей частного сектора, был признаком благоустроенного жилья.
Вот сейчас, когда общение с бабушкой всплывает в моих мыслях, как что-то тёпло-счастливое, я понимаю, как мы, не задумываясь, тратили её время жизни, ничуть не сомневаясь в том, что это правильно. Безусловно, она нам была рада искренне и безмерно, но вот теперь я думаю о том, как, возможно, ей дорого стоили эти ватрушки в смысле подготовки к приезду внуков. Теперь уже об этом никто не узнает.
И сегодня, если говорить о понятии «духовные скрепы», то, мне кажется, они у меня начинаются с бабушки.
Моя бабушка прожила долгую жизнь (счастливую ли – мы не знаем, сейчас мне кажется, что она просто приняла ту жизнь, которая ей досталась). Я понимаю, что общалась с бабушкой по остаточному принципу. Всегда на первом месте работа, свои дети, какие-то вечные проблемы. И со стыдом помню, что буквально напоминала себе, когда приезжала к родителям, что «надо к бабушке в комнату зайти».
Бабушка открывала мне дверь и говорила с тихим восторгом: «пришла!», и начинала доставать что-то из шкафа показать, обсудить, она понимала, что у неё несколько минут нашего общения, покорно с этим соглашалась и ни разу не высказала мне упрёка.
Когда умерла бабушка, брат был далеко-далеко, можно сказать, в другом государстве за тридевять земель. На семейном совете было постановлено его не вызывать на похороны. Когда он узнал о нашем решении, он очень на всех рассердился. Он бы приехал, прилетел, выкарабкался из-под земли, но проводил бы бабушку.
Потом, когда он приехал в отпуск, он поехал на кладбище и лично покрасил памятник бабушки краской цвета серебра. И плакал.
На самом деле, воспоминаний о бабушке у меня много – хватит на добрую книгу. Но пишу, опираясь на какие-то всплески памяти – мгновенные ассоциации.
Вчера внезапно просматривала бабушкину шкатулку с гравировкой, которую ей подарил мой брат на 75 лет. Там я нашла много листочков из блокнота, исписанных бабушкиной рукой. (Бабушка вела дневники, переписывала цитаты из книг, делилась ими с нами). И нашла стихотворные строки:
Давно ли цвёл зеленый дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва.
Но снова май придет в наш край
И зашумит листва…
Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.
Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.
(Р. Бернс, перевод С. Маршака)
